Выход из Дебальцево глазами фронтового врача.
Трасса Артемовск — Дебальцево, вечер. Наш реанимобиль движется сквозь сумерки с выключенными фарами. В салоне работает рация:
— База! База! Я Смайл. Прием.
— Смайл! Смайл! Я База. На приеме.
— База, мы на подъезде. Какая погода?
— Смайл, все спокойно, пока что. Езжайте, ждем!
Смайл — хирург базового лагеря 128-й бригады, то есть я. Мы с Аквариумом (водитель Владимир Бережницький) возвращаемся из Артемовска до места дислокации нашей медроти после очередной эвакуации раненых. Боевая ситуация (погода) вроде спокойная — «пока что»,пишет хирург на страницах Фокус.
За последние дни наш экипаж попадал под неприцельный огонь из станкового гранатомета, мы почувствовали на себе взрывную волну артиллерийских ударов и выпрыгивали на ходу во время минометных обстрелов. Но раз я пытался убедить себя, что ситуация полностью контролируемая.
Когда до базы остается два километра, перед нашими глазами вспыхивает огонь: раскаленный металл разлетается от земли зрелищным фейерверком в форме конуса. Водитель давит на тормоза. Еще один взрыв, еще... С десяток фейерверков догоняет звук разрыва снарядов реактивной артиллерии. Смотрим на все, как на замедленные кадры фильма. Но мы не зрители, а исполнители ролей в этой фантастике. Надо срочно принимать решение: двигаться вперед, попытавшись на скорости уйти от обстрела, падать здесь на асфальт, надеясь, что нас не зацепит. С каждой секундой площадь накрытия реактивной системой залпового огня БМ-21 Град увеличивается...
Мгновенно все стихло. Долго не ожидая следующей порции подарков «русского мира», мы рванули по полю к нашей землянки, домой. Там, несмотря на периодические артобстрелы, чувствуем себя в какой-то безопасности.
Дома наши повара накормили нас гіперкалорійною и вкусной едой — это был не гарнир с мясом, а мясо с гарниром. Когда легли спать, покоя не давало обманчивое красивое огненное шоу смертоносного раскаленного металла. В голове не укладывалось то, что ситуация на Дебальцівському плацдарме уже стала критической.
День первый
Примерно между 8-ю и 9-ю часами утра на территорию медроти влетает уазик. В нем раненый майор. По стандарту переносим его в реанімобільчик, оказываем первую помощь, подключаем и проводим противошоковую кровоостанавливающую терапию. Дальше надо выезжать по проверенной до Артемовска, но от нашего командира слышим роковую фразу:
— Вы куда? Трасса перекрыта, мы в окружении: у Логвинового прорвались русские танки и перекрыли выход.
— ?
— Делайте все здесь, пока не прочистят трассу! — дополняет командира медицинской роты начмед бригады.
У майора пулевое ранение в поясничной области спины, кровотечение извне продолжалась, что творилось внутри, я понятия не имел.
— Ему нужна экстренная операция! Что нам делать?
— Можете поехать в железнодорожную больницу и оперировать там, — отвечает начальник.
Железнодорожная больница недалеко, однако наличие операционного стола и стен не спасла бы ситуации, потому что медицинское учреждение находился под постоянным обстрелом тяжелой артиллерии. Причем перемещать нужно было бы от лекарств и генераторов с горючим до почти всего персонала. Поэтому эту идею мы расценили как угрожающую и для раненых, и для персонала медроти.
Времени на раздумья не было. Я начал останавливать кровотечение просто в реанимобиле. Мне это удалось — пригодились волонтерские современные кровоостанавливающие средства. Состояние майора несколько стабилизировалось. Он рассказал, что был ранен на трассе возле Логвинового, куда ехал утром на задание.
Они увидели танк и бэху (БМП — боевая машина пехоты) на трассе, но думали, что это наша техника, и продолжали движение. Потом налетели на пехоту с белыми повязками. Пехота начала расстреливать экипаж. Ребята быстро развернулись и поехали обратно, однако одна пуля все же, прошив уазик насквозь, попала майору в поясницу.
Пока оказывали помощь раненому, наш лагерь вновь подвергся минометному обстрелу. Я успел накрыть майора бронежилетами, упал на пол реанимобиля и начал молиться.
Бог миловал. Но я понимал: следующий обстрел нас уже точно не обойдет. Решил перенести раненого в блиндаж. Быстренько с коллегами переместили его в подземелье. Положили на спальный стеллаж при входе, чтобы было удобнее и менее травматично выносить, когда прочистят трассу.
Так началась наша «окопная хирургия третьего тысячелетия».
С этого момента операционной стал блиндаж — яма, перекрыта брусьями дерева-кругляка, землей, бетоном, клеенкой и шинами. Операционным столом — лежаки, накрытые кариматом, из которого легко вытирать кровь, чтобы потом самому же спать на нем. Операционными лампами служили светодиодные китайские фонарики. А минимальный набор инструментов из врачебной сумки пришлось пополнить клещами нашего электрика — они превратились в ампутаційні кусачки. Удавалось поддерживать относительную стерильность операционного поля и рук хирурга (еще был запас растворов для стерилизации и перчаток). Пригодился мой опыт Майдана: методы эмпирической полевой холодной стерилизации были применены здесь.
День второй
Утро 10 февраля. Просыпаемся с надеждой, что оцепление снято, кольцо разорвано и мы снова поедем с ранеными в артемовскую больницу. Надежду быстро развеивает командир. Оказывается, окружение продолжается.
Привезли убитых за ночь. Командир медроти и сержант осторожно помещают каждого погибшего в черный пакет и составляют эти пакеты рядом с тайниками. Мы не можем вывезти ни мертвых, ни живых...
Под обстрелом минометов и Градов доставляют новых раненых. Мы фиксируем в потолки из деревянного перекрытия капельницы, и потихоньку почти над каждым лежаком появляется шуруп для зацепа флакона. Количество раненых растет... Криївка предназначена только для 12 человек персонала медицинской роты. А сейчас нас уже здесь 20, более чем половина — раненые.
Так тесно, что даже кочегарити не нужно (да и уже почти нечем), температура все равно сносная. Буржуйка разгорается преимущественно только тогда, когда сжигаем очередную партию грязных носков. Запасов волонтерских носков и белья пока что хватает. Стирать что-то из одежды сейчас нереально: ни воды, ни тепла. Вся личная гигиена заключается в обтиранні влажными салфетками.
Поход в туалет становится для каждого из нас героическим поступком. Происходит это так. Ведешь отсчет времени от последнего снаряда, упавшего поблизости, консультуєшся с дежурным, который фиксирует примерно частоту и локализацию бомбардировки, и бежишь в бронике и каске справлять физиологические потребности. Иногда падаешь на землю прямо в туалете, потому что мины прилетают совсем рядом. Лежишь на замерзшей грязи, и тебе не противно, тебе просто страшно. Когда возвращаешься в окоп, чувствуешь себя победителем в битве на выживание. Так же выносить в туалет нужно и раненых. Условий и средств, чтобы справлять нужду, в окопе нет.
У меня ангельское терпение, но я его понемногу терял. Решил сообщить украинское гражданское общество о крайне критическую ситуацию в Дебальцево и набрал смс:
«My v otochenni, ne mogemo vyvezty poranenykh, likuyemo v okopakh... Nuzhno vyrishyty через OSCE abo Chervonyi Khrest evakuaciyu poranenykh, vsi potrebuyut' podalshykh operaciy, a takozh rozchystyty rashystiv iz nashoho shlyakhu! Molitsya! P. S. Ne afishuy moyu sms i imya moye!!! Dyakuyu!». Такой текст с десятой попытки удалось отправить сестре и подруге.
День третий
Еще сонный и уставший, достаю команду на выезд к раненому. Адреналин быстро приводит в чувство реальности. Екіпіруюся, беру свой врачебный рюкзак — и «в бой».
Солнечное снежное утро разрывается периодическими взрывами. Сначала была идея ехать уазиком разведроты, но ее быстро отбросили, потому что «бумажный» уазик любая пуля или осколок разорвет на куски. Поэтому быстро вызвали МТЛБ (многоцелевой тягач легкий бронированный, в народе «маталига»). Гроб на гусеницы... Запрыгиваю в десантный отсек, едем. Это уже вторая моя поездка по раненого в броневике, хотя броневик — громко сказано, потому что уровень защиты, по словам механиков этого военного создания, не больше, чем у нашего броника.
В «десанте» МТЛБ есть место только для двух лежачих или для десятка сидячих. В общем эта машина предназначена для перевозки боеприпасов и используется как тягач. Мне остается только молиться Богу, чтобы сохранил нас... И уже энный раз Он смилостивился над нами: несмотря на звуки минометного обстрела, мы доехали, забрали раненого и вернулись на базу без потерь.
Этого вечера как манны небесной ждем результатов переговоров в Минске. Ждем, но понимаем, что там панацею не найдут и бороться в кровавом бою придется и в дальнейшем.
Засыпаем с ничем...
День четвертый
Появляется шанс на эвакуацию: по рации передают, что через полчаса подъедет КамАЗ для погибших, а потом еще один за 15 минут и для раненых. Так и происходит.
Сначала погрузили тела погибших. Далее, застелить пол матрасами и кучей теплой одежды, принялись за раненых. У всех появился лучик надежды на спасение! В такие моменты начинаешь по-доброму завидовать раненым: у них есть шанс на выход из котла, у нас, пока мы целы, такого шанса нет...
Наконец остался последний, с открытой черепно-мозговой. Спина моя уже не выдерживает, прошу помощи коллег... Поднимаем его с носилками и тут... Град. Не успеваем и осознать, что происходит, тем более добежать до окопа, просто падаем на землю. 10-15 секунд продолжительностью в жизнь. Моя голова возле головы раненого. На мне ни бронежилета, ни каски. В мыслях пролетает: «Боже, неужели это конец, Боже, прости нас, грешных...» Жду боли, підгинаю под себя руки и ноги, чтобы не поотрывало, и дальше жду боли. От судьбы не убежишь. На нас падают земля, мусор, ветки... От взрывов содрогается все тело. А боли нет... 15 секунд проходят, и обстрел прекращается.
Теперь в нашей медроти уже не осталось уцелевшего авто. Волонтерские реанимобили, таблетки-уазики, грузовики и легковушки разбиты. Хотя мой реанимобиль еще держался — он заводился. Переднее стекло и капот повреждены осколками и взрывной волной, двери не причинялися, и все же оставалась надежда на этот единственное транспортное средство.
Стало окончательно понятно, что у врага нет ничего святого. Они перехватывали наш радиосигнал и наводили на нас артиллерийский огонь в тот момент, когда мы грузили раненых. Они прекрасно знали координаты медроти и хорошо слышали о время эвакуации. И их рука не дрогнула!
День пятый
Под интенсивным обстрелом у нас почти полностью блокируется доступ к питьевой воде. Остается техническая, но и ее запасы быстро исчерпываются, ведь раненые хотят пить вдвое больше здоровых, да и мы во время работы теряем жидкость с потом не меньше.
С едой немного проще: во-первых, она есть в нашей палатке напротив окопа, во-вторых, печенья в окопе целый ящик, в-третьих, кушать как-то не очень и хочется. А вот пить — очень! Коллега-анестезиолог прибегает к тактике безшлакового поддержания жизнедеятельности: переходит на потребление исключительно воды и 5% раствора глюкозы. Я тоже попробовал глюкозу, после чего решил пока что остаться, как и большинство, на «шлаковом» рационе, который включал печенье и грязную воду. Хотя бесшлаковая диета имела немалые преимущества: коллега лишил себя смертельному риску во время посещения туалета — восемь суток не выходил.
Официальные лица в новостях заявляют, что котла нет, что мы не в кольце, затем появляется термин «оперативное окружение». Но нам всем, и в первую очередь раненым, наплевать на сроки и на то, как называется наша тактическая ситуация в Дебальцево. Мы понимаем одно: вырваться сами не можем, раненых эвакуировать без потерь почти не получается, запасы всего необходимого катастрофически исчерпываются, новых поставок нет, почти каждый час кто-то погибает и калечится... Каким образом еще держатся передовые позиции, я понятия не имею. Общаясь с ранеными оттуда, понимаю, что потихоньку наступает Армагеддон.
День шестой
Вечером, за несколько часов до анонсированного прекращения огня, мы пережили еще одно мощное бомбардировки Градами. Уже через 10 минут нам доставляют раненого. Саша Говоруха из Запорожья, около 20 лет. Оторваны правая кисть, правая голень, осколок в грудной клетке, вырванная трахея (дышит через шею), осколок в скулах и голове с проникновением в черепную коробку, один глаз отключено...
Ситуация ужасная, ранение несовместимое с жизнью, но мы начинаем борьбу. Его собратья правильно наложили кровоостанавливающие турникеты, поэтому кровотечение из конечностей прекратилась. Взялся за грудную клетку, наложил окклюзионную повязку. Далее нужно восстановить естественную проходимость дыхательных путей. Трахею я никогда в жизни не оперировал... Знеболивши, попытался поставить ее на место, зафиксировал швами и... дыхание восстановилось через естественные пути.
Появился голос! Саша был в состоянии травматического шока, мы не могли его положить, сидеть он тоже не хотел и не мог. Постепенно состояние несколько стабилизировалось, однако возбуждение вследствие шока и ранения в голову осталось.
Когда уже в энный раз парень не находил себе места, а обезболивающие и успокаивающие средства недопомагали, я потрусил его за плечи и громко спросил: «Саша, что ты хочешь?» Хриплым голосом он произнес: «Жить!»
День седьмой
Имеем еще одного тяжелого раненого. Паренек лет 25. Без сознания, в шоковом состоянии. По словам сопровождающих, Олежка был ранен в боях в самом центре Дебальцево во время минометного обстрела. Анестезиологи сразу пытаются стабилизировать его, принимают всех реанимационных мероприятий.
Когда я добрался до парня, оценил его ранение как несовместимое с жизнью в этих условиях. Впрочем, учитывая то, что сейчас очереди нет, решил сделать все, что можно. Стараюсь затампонувати рану на позвоночнике волонтерским целокс-бинтом, чтобы хоть как-то уменьшить кровопотерю... Вроде удается: внешних проявлений кровотечения нет. Что делается внутри грудной клетки, боюсь даже представить.
Во время интенсивного реанимационного лечения и обработки и стабилизации ран парень просыпается и открывает глаза! Первые слова: «Я увижу свою Софийку?» Спрашиваю, кто такая Сонечка. «Моя дочь, ей два года». Я не знал, что ему ответить.
Вечером Олежке становится лучше. Он лежит неподвижно на носилках в проходе нашего окопа. Там довольно холодно. Снаружи в это время -10–15оС, в проходе около +10оС. Мы его накрыли бушлатами, спальниками, термоковдрою... Олежка не жалуется ни на что. Несмотря на страшные, смертельные раны, держится и иногда на мою улыбку отвечает своей! Невероятные мужество и выдержка.
Ближе к полуночи попросил пить. Через трубку подали ему горячий чай. Его «спасибо» было высшей наградой для нас, медиков. Он говорил «спасибо», а у меня сердце разрывалось от жуткой боли за то, что больше ничем не можем помочь парню, не можем вывезти, прооперировать, спасти жизнь и сделать так, чтобы осуществилась его мечта: увидеть Софийку.
День восьмой
Ад продолжается. Команда «к бою» звучит все чаще. Две трети личного состава должны вести бой. Напряжение растет, повсюду слышны взрывы. Периодически наступает тишина, которую мы используем для «героических» походов в туалет и попыток позвонить домой. Катастрофически не хватает воды.
Вновь прибывающие раненые. Смотрю и не верю своим глазам: в проходе вижу Вадима Свириденко, нашего боевого товарища и друга, санінструктора, с которым мы не встречались несколько месяцев. Он успевает сказать: «Данилюк, и ты тоже здесь?!» После этих слов теряет равновесие и падает в обморок.
Поднимаем его на стеллаж. Осматриваю: ранения бедра и конечности; жгут наложен, кровотечения нет, но через потерю крови артериальное давление низкое. После реанимационных мероприятий Вадим быстро приходит в себя. Он мужественно выдерживает все інквізиційні вмешательства. Пока я оперирую его, мы общаемся как старые сплетницы.
Настроение от встречи с давним другом поднялся. Вадим выдал мне тайну: он станет отцом. Радости нет предела. Удивительно, но, находясь в такой жопе, очень приятно слышать счастливые новости от собрата. Беспокоясь о беременную жену, он просит меня по возможности сообщить ей, что с ним все ок. К сожалению, связи у нас нет, но при случае обещаю непременно позвонить.
Вместе с санинструктором был ранен лейтенант Денис Чабанчук с Волыни, командир блокпоста, где в последнее время служил Вадим. Ранения были нетяжелые, поэтому он ждал своей очереди, перешучиваясь с ребятами и поддерживая в нашем укрытии оптимистичную атмосферу.
В этот же день привезли еще нескольких раненых. Один из них, Виталий, крайне тяжелый, с практически оторванной ногой на уровне колена. Сразу взялись за него по стандартной процедуре: вена, противошоковая инфузионная терапия, обезболивание, словом, экстренная подготовка к операции в нашем андеграунде. Я сказал парню, что концовка, к большому сожалению, нежизнеспособна, ее остатки необходимо как можно скорее ампутировать и сформировать культю. Это нужно делать немедленно, чтобы сохранить жизнь. На что он ответил: «Режьте!»
Операция началась... Чтобы ампутировать рваные остатки конечности и сформировать культю, мне пришлось использовать обломок пилы для металла, который предварительно простере ле зо вали в растворе. Такой хирургический инструментарий последний раз использовали еще, пожалуй, во времена Второй мировой...
Под конец операции ко мне подходит командир медроти Андрей Шамолюк (Бинт) и на ухо говорит, что нужно закругляться, потому что готовится следующая попытка эвакуации: колонна с ранеными пойдет на прорыв. Приходится формировать культю как можно быстрее. Раненых уже грузят, Олежка уже на платформе, а я еще работаю... Виталий держится во время операции мужественно, боль не чувствует, однако слышит звуки инструментов, особенно пилы. Работаем почти молча, чтобы заостренная воображение Виталия не рисовала катастрофической картины.
Напряжение невероятное. Хочется сделать все максимально качественно. Уже погрузили Вадима. А я так и не успел ему пожать руку. Наконец спешке накладываем на Виталия повязку и также переносим его в машину. Дениса Чабанчука прооперировать не успеваем. После перевязки он присоединяется к другим раненых. Все, выдохнули. Держим кулаки.
Как стало известно потом, эта колонна попала в засаду, дважды подорвалась на фугасе. Живым, но искалеченным остался только Вадим. Он трое суток пролежал на морозе, попал в плен; позже хирургам Киевского ожогового центра пришлось ампутировать ему руки и ноги.
День девятый
На стеллаж кладут очередного раненого. Диагностирую минно-взрывную черепно-мозговую открытую травму, передагонію. Сразу даю команду на симптоматическое лечение, что в наших условиях означает медленную, но знеболену смерть на холоде. Эти крайне жесткие меры военной медицины являются самыми болезненными, но мы должны оставаться хладнокровными ради спасения тех, у кого еще есть шанс. Потому, отдав безнадежному пациенту несколько часов своего времени, мы потеряем тех, кому операция сохранила бы жизнь.
Следующий раненый — Саша Тарасюк (Чебурашка). Во время ревизии раневого канала, к сожалению, убеждаюсь, что осколок все же прошел ребро и вошел в брюшную полость. После осмотра говорю ему: «Дружище, у тебя ранение живота и внутреннее кровотечение, ты умираешь. Вывезти в больницу тебя не можем, потому что мы в окружении. Единственный шанс для тебя — операция здесь, в нашем окопе. Анестезиологи готовы сделать наркоз, я готов оперировать. Твое решение?» Саша сказал: «Делайте все, что нужно, чтобы ничего не болело!» Уже через мгновение анестезиологи начали вводить нашего воина в наркоз.
Когда напряжение во время операции достигает апогея, я ругаю Месяца (мой ассистент, врач-нарколог) за то, что рукава его шерстяного свитера постоянно залазят в живот раненого. Для меня, как и для каждого хирурга, стерильность во время операции превыше всего, а здесь в рану раз за разом попадает свитер! В определенный момент в нашем генераторе заканчивается горючее и он, то есть генератор, вырубается... Темнота. Благодаря волонтерам имеем фонарики. Как налобные, так и ручные. Поэтому операция не прекращается ни на минуту. Однако качество освещения ухудшается. Главной операционной лампой становится наш водила Андрюша Мазепа (Братко). Достается от меня и ему, потому что постоянно прошу, чтобы свет падал на рану. Но и лампочка не то что операционной быть не годится, под ней читать невозможно. И другого выхода у нас нет...
Четыре часа операции — и мы закончили. Саша жив, показатели жизнедеятельности стабилизировались! Анестезиологи сразу же перевели пациента на самостоятельное дыхание и вынули дыхательную трубку. Первые слова Саши были такие: «Я все слышал! Док, я хотел тебя убить, когда ты мне начал перебирать кишки!»
После окончания операции я, выпрямив спину, которая невероятно болела, сказал, чтобы подавали следующего раненого. Ответ командира роты меня шокировала:
— Больше операций не будет.
— То есть?
— Будет прорыв, — ответил Андрей.
— Опять будут вывозить раненых? — спросил я.
— Нет, прориватимемось все.
— Драп-марш?
Андрей утвердительно кивнул.
Как оказалось, почти всех коллег еще с вечера сообщили, что мы будем прорываться из окружения, но мне не говорили, чтобы не отвлекать от работы. С одной стороны, это была радостная весть, потому что нам всем так хотелось выбраться из этой сраки. С другой — мы прекрасно понимали, что нас ждет ожесточенный бой и шансы на жизнь у каждого сомнительны.
Но я осознавал , что это единственный выход из ситуации, ибо окопная хирургия долго продолжаться не может. Лекарств и средств осталось мало, места для раненых уже не было, и не только в нашем окопе, а и в соседних. Мы исчерпали почти все свои ресурсы, как медикаментозные, так и физические.
Почему-то я решил зафиксировать на фото конец этого действа, которое называл для себя «окопной хирургией двадцать первого века». Такая мысль пришла как-то подсознательно, потому что до сих пор ни одной фотографии и не думал делать. Попросил анестезиолога Руслана, который имел смартфон и иногда что-то фиксировал на камеру, снять нас после последней операции. Раненый Саша Тарасюк только несколько минут как был екстубований (переведен на самостоятельное дыхание) и лежал еще в луже крови, посреди кучи марли и использованных инструментов, но смог немного поднять голову и показать пальцами знак победы V!